Достоевский и Ислам

  По данным исследования Н. П. Чулкова, предков Достоевских следует искать среди татарских мурз Золотой Орды. Около 1389 года родоначальник ветви, идущей к Достоевским, мурза Аслан­ Челеби переселяется на территорию Московского государства. Великий князь московский жалует ему Кременск. В последующие годы одна из ветвей потомства Аслана­ Челеби получает фамилию Иртищей. Некоторые из Иртищей эмигрируют в Литву, в район Пинского полесья. В 1506 году Данила Иванович Иртищ получает во владение часть села Достоева, за его потомками упрочивается фамилия Достоевских: «А дали есмо тому нашему боярину тое именье со всем с тым, што из старины к тем дворищом прислухало, с землями пашными и з бортными, и з их ловы, и з реками, и з лугами, и з сеножатьми, и з езы, и з озеры и со всих тых земель входы…».

Восток не только в корнях писателя — он нашел свое воплощение в его творчестве. Пять лет после каторги провел на земле Казахстана гений русской литературы, познавая нравы и обычаи другого народа, находя новых друзей среди местного населения. В Семипалатинске он вернулся к главному делу своей жизни — писательскому труду. Им были написаны повести «Дядюшкин сон», «Село Степанчиково и его обитатели». Незадолго до отправки из Омска в Семипалатинск Достоевский в письме к брату обращается с просьбой прислать ему Коран. Благодаря мусульманскому окружению и посредством Корана писатель прикоснулся к духовному миру мусульман.

В Семипалатинске в доме Ивановых Достоевский впервые встречается с Чоканом Валихановым. Молодой человек, внук последнего хана Средней Орды и правнук хана Аблая, пришелся по сердцу писателю. Неслучайно в своих письмах Достоевский обращается к нему, называя «добрейшим другом»: «…Я вам объявляю без церемонии, что я в вас влюбился. Я никогда и ни к кому, даже не исключая родного брата, не чувствовал такого влечения, как к вам». Дружеские отношения Достоевского с молодым ученым имели продолжение в Петербурге, в последующие годы они обменивались только письмами. В записной книжке писателя от 1861 года казахский ученый записан вторым в перечне из семи человек, которым надо написать. Вспоминая о своем казахском друге, Ф. М. Достоевский в «Дневнике писателя» сделает запись: «Мы первые объявим миру, что не через подавление личностей иноплеменных нам национальностей хотим мы достигнуть собственного преуспеяния, а, напротив, видим его лишь в свободнейшем и самостоятельнейшем развитии всех наций и в братском единстве с ними, восполняясь одна другою, прививая к себе их органические особенности и уделяя им от себя ветки для прививки, сообщаясь с ними душой и духом, учась у них и уча их, и так до тех, когда человечество, восполнясь мировым общением народов до всеобщего единства, как великое и великолепное древо, осенит собой счастливую землю!»

Перечитайте «Записки из Мертвого дома», «Двойник», «Преступление и наказание». Насколько важным оказалось для русского писателя осмысление духовного опыта Пророка Мухаммада, насколько эти наблюдения не утратили своей актуальности и в наши дни. «Иса — Божий человек! Иса хорошие слова говорил! Ведь то же самое и в нашей Книге, в Коране, написано», — говорит дагестанец Али, встречу с которым Достоевский описал в «Записках из Мертвого дома».

«…Опишу вкратце состав всей нашей казармы. В ней приходилось мне жить много лет, и это все были мои будущие сожители и товарищи. Понятно, что я вглядывался в них с жадным любопытством. Слева от моего места на нарах помещалась кучка кавказских горцев, присланных большею частию за грабежи и на разные сроки. Их было: два лезгинца, один чеченец и трое дагестанских татар <…>. Чеченец был мрачное и угрюмое существо; почти ни с кем не говорил и постоянно смотрел вокруг себя с ненавистью, исподлобья и с отравленной, злобно­насмешливой улыбкой. Один из лезгинов был уже старик, с длинным, тонким, горбатым носом, отъявленный разбойник с виду. Зато другой, Нурра, произвел на меня с первого же дня самое отрадное, самое милое впечатление. Это был человек еще нестарый, росту невысокого, сложенный, как Геркулес, совершенный блондин с светло­голубыми глазами, курносый, с лицом чухонки и с кривыми ногами от постоянной прежней езды верхом. Все тело его было изрублено, изранено штыками и пулями. На Кавказе он был мирной, но постоянно уезжал потихоньку к немирным горцам и оттуда вместе с ними делал набеги на русских. В каторге его все любили. Он был всегда весел, приветлив ко всем, работал безропотно, спокоен и ясен, хотя часто с негодованием смотрел на гадость и грязь арестантской жизни и возмущался до ярости всяким воровством, мошенничеством, пьянством и вообще всем, что было нечестно; но ссор не затевал и только отворачивался с негодованием. Сам он во все продолжение своей каторги не украл ничего, не сделал ни одного дурного поступка. Был он чрезвычайно богомолен. Молитвы исполнял он свято; в посты перед магометанскими праздниками постился как фанатик и целые ночи выстаивал на молитве. Его все любили и в честность его верили. “Нурра — лев”, — говорили арестанты; так за ним и осталось название льва. Он совершенно был уверен, что по окончании определенного срока в каторге его воротят домой на Кавказ, и жил только этой надеждой. Мне кажется, он бы умер, если бы ее лишился. В первый же мой день в остроге я резко заметил его. Нельзя было не заметить его доброго, симпатизирующего лица среди злых, угрюмых и насмешливых лиц остальных каторжных. В первые полчаса, как я пришел в каторгу, он, проходя мимо меня, потрепал по плечу, добродушно смеясь мне в глаза. Я не мог сначала понять, что это означало. Говорил же он по­русски очень плохо. Вскоре после того он опять подошел ко мне и опять, улыбаясь, дружески ударил меня по плечу. Потом опять и опять, и так продолжалось три дня. Это означало с его стороны, как догадался я и узнал потом, что ему жаль меня, что он чувствует, как мне тяжело знакомиться с острогом, хочет показать мне свою дружбу, ободрить меня и уверить в своем покровительстве. Добрый и наивный Нурра!» Ф. М. Достоевский «Записки из Мертвого дома».

Материал опубликован в еженедельной всероссийской газете "Медина аль-Ислам", № 23