Единственная надежда
27.02.2008 15:01Авторская рубрика знаменитого поэта и переводчика Михаила Синельникова.
Исламские стихи Абу-ль-Аля аль-Маарри в переводах Арсения Тарковского.
Не слишком много известно нам о жизни величайшего арабского поэта Абу-ль-Аля аль-Маарри (973–1057). Он родился в Сирии в семье мусульманского богослова, в четыре года перенес оспу и ослеп. Однако слепота не помешала будущему поэту изучить Коран и Сунну, освоить тогдашнюю опытную науку, изучить греческую философию. Возможно, слепота не была полной, аль-Маарри что-то видел, краешком одного глаза, и имел представление о голубизне неба и древесной зелени. Еще в детстве он увлекся поэзией. В молодые годы поэт с отцом совершил несколько путешествий, но большую часть жизни провел, став «узником двойной тюрьмы» — слепоты и добровольного заточения. Жил в родном селении Мааррат, питаясь чечевичной кашей, инжиром и овощами, одеваясь во власяницу. Слава о мудрости незрячего аскета облетела города и страны, и дом аль-Маарри стал местом паломничества юношей, желавших стать учениками мудреца.
Большинство произведений аль-Маарри утрачено, и все же, кроме прозаических его сочинений и книг ранних стихов, сохранился ставший знаменитым диван «Лузумийят» («Обязательность необязательного»). Пожалуй, нельзя лучше назвать книгу философской лирики. И в самом деле, незыблемый общий закон движет миром, проявление главной идеи ощутимо и в мельчайших деталях бытия, в том, что кажется «необязательным». Так из тонких нитей, первоначально кажущихся случайными, и создается живая ткань поэзии, ее узор, поражающий воображение.
Гениальный поэт всегда писал о самом главном: о жизни и смерти, о царящей в земном мире несправедливости, о порочности человека, о развращенности общества. Аль-Маарри прошел тяжким путем сомнений, жизнь казалась ему бесконечной цепью страданий. Но любовь к людям, сострадание были спасительны. Бесконечная жалость заставляла поэта взывать к современникам и требовать от них преодоления пороков, нравственного совершенствования — для их же блага. Свою последнюю надежду он возлагал на помощь небес, на высшую инстанцию:
А жизнь моя проходит, как в аду,
И от нее подарков я не жду.
Одна теперь надежда у меня
На Господина Звездного Огня.
Поэтическое переложение стихов аль-Маарри — выдающаяся работа Арсения Александровича Тарковского (1907–1989). Замечательный русский поэт второй половины миновавшего столетия и один из лучших русских переводчиков всех времен занялся этим трудом на склоне лет: переводы из аль-Маарри — последняя большая работа Тарковского.
Известно восклицание: «Ах, восточные переводы, как болит от вас голова!» Но произнесший эти слова Тарковский в тот миг имел в виду совсем иной тип «поэзии»: творчество профессиональных придворных одописцев, изощрявшихся в изобретении все новых головоломных красивостей и, конечно, никогда не замечавших крововоточащих язв бытия. Но строгий и целомудренный араб, никогда не славивший земных владык и обращавшийся только к Творцу, оказался наилучшим собеседником для старого русского поэта, жестоко побитого жизнью, отчаявшегося и нашедшего утешение только в вере.
* * *
Я получил письмо, где каждой строчки вязь
Жемчужной ниткою среди других вилась.
«Рука писавшего, — промолвил я, — как туча:
То радость, то беду она сулит, могуча.
Как письменами лист украсила она,
Когда ее дожди смывают письмена?»
«Повелевающий Высотами Земными, —
Так отвечали мне, — как хочет, правит ими».
Величье подвига великих не страшит.
Из доброты своей извлек Абу-ль-Вахид[1].
Счастливый белый день, и черной ночи строки
Легко украсили простор его широкий.
* * *
Побольше скромности! Я людям не судья.
Не покриви душой — себя судил бы я.
Когда нам, Господи, забвенье ниспошлют
И мы в земле найдем последний свой приют?
Но не спешит душа из-под недвижных век:
Вплоть до истления страдает человек[2].
* * *
Восславим Аллаха, Кормильца земли!
Отвага и стыд от людей отошли.
Для щедрого сердца в смертельной болезни
Могильный покой всех бальзамов полезней.
Опеку возьму я над опекуном —
Душой, обитающей в теле моем.
И денно и нощно в толпе правоверных
Искал я молящихся нелицемерных.
Нашел я, что это бессмысленный скот,
Который вслепую по жизни бредет.
А кто половчей, тот с повадкой пророка
В гордыне великой вознесся высоко.
Посмотришь, одни — простецы и глупцы,
Другие — обманщики и хитрецы.
Безропотность за благочестье сочли вы?
Тогда и ослы ваши благочестивы,
Чесоточные, под ветрами степей,
Они, безглагольные, вас не глупей.
Мы нищие души: то рвань, то заплаты…
Но всех на поверку беднее богатый.
Мы смерть ненавидим и в жизнь влюблены,
А радостью любящих обойдены.
При жизни мы верных друзей не встречали,
По смерти мы внемлем притворной печали.
Познало бы солнце, что блещет впотьмах,
Жалело бы о расточенных лучах.
* * *
Когда в науке нет ни сердцу обороны,
Ни помощи уму — пускай умрет ученый!
Судьбы не изменить: ее судил Аллах,
И мудрость мудрецов развеялась, как прах.
Не может человек бежать велений Бога,
От неба и земли отвлечься хоть немного.
По торному пути покорным чередом —
Потомки умерших — мы к пращурам идем.
Давно я не дивлюсь тому, что пресыщенье
И муки голода — в противоположенье.
Стреляю, но врага щадит моя стрела,
Зато стрела судьбы мне прямо в грудь вошла.
В побеге лиственном сокрыта кость людская,
И кровь от корня вверх течет, не иссякая.
Зло не смыкает глаз и головы сечет,
Как предугадывал разумный звездочет.
Растратив золото на щедрые деянья,
Великодушие лишается признанья.
Жизнь порождает страх, и люди как во сне
Летят во весь опор у страха на спине.
Проснитесь, наконец, обманутые дети!
Вы слепо верите лжецам былых столетий.
Корыстолюбие, не знавшее препон,
В могилу их свело, и умер их закон.
Они твердили вам, что близок день последний,
Что свет кончается, — но это были бредни,
Но это ложь была! Не слушайте речей
Извечной алчностью палимых главарей!
И ближний, как чужак, порой наносит рану.
Благоразумие да будет вам в охрану.
Я сердце оградил от радостей земных,
Когда увидел смерть в числе врагов своих.
* * *
Вино для них светильники зажгло.
Что им копье, уздечка и седло!
Они встают с постелей в поздний час.
Вино блестит, как петушиный глаз,
Под кожей пальцев их, как муравьи,
Ползет — и разбегается в крови,
Освобождает разум от забот
И горести нежданные несет.
Пьют — и судьбы не ведают своей,
Лишившей их дворцов и крепостей.
И благородства первую ступень
Преодолеть не потрудилась лень.
А жизнь моя проходит, как в аду,
И от нее подарков я не жду.
Одна теперь надежда у меня
На Господина Звездного Огня.
* * *
Вы скажете: «Премудр Податель Бытия!»
«Вы правы, — я скажу, — согласен с этим я».
Тут вы добавите: «В числе Его примет
Не только времени, но и пространства нет».
А я скажу в ответ, что это спор пустой:
Проникнуть в суть Его не может ум людской.
Материал
опубликован в газете «Медина аль-Ислам», № 57,
22 – 28 февраля 2008 — с. 14 .
27.02.2008
Ссылки по теме:
15-02-08 Издательский дом «Медина» выпустит книгу исламских стихов Михаила Синельникова
Игорь Китабов: Антологию русской поэзии об Исламе издадут в честь «Года Русского Языка»
Джаннат Сергей Маркус: Михаил Синельников – открыватель русского поэтического Ислама
Цветок единенья - Исламские мотивы в стихах поэтов русской эмиграции
Жёны чистые… Образ женщины-мусульманки, исламской семьи в русской поэзии